Исчезновение [Литрес] - Клэр Дуглас

будто приклеены к голове, что делает ее похожей на персонажа из «Лего». Капля дождя стекает по ее лицу и повисает на кончике носа.

– Нет, сегодня нет.

– Отлично. Можем посмотреть «Это мы»[4].

Как раз то, что нужно Оливии. Уютно устроиться, вкусно поесть, посмотреть любимое шоу… Отличный способ уйти от действительности.

Мать направляется к сараю. Раздается ржание Сабрины, из ноздрей у нее идет пар. Оливия прижимается головой к шее пони. Ей нравится запах лошадей, их теплый влажный аромат. Она снимает с Сабрины хомут, проводит несколько раз щеткой по ее бокам и набрасывает ей на спину попону. В голове проскакивает – помнит ли мать, что в среду годовщина аварии?

Двадцать лет… Даже не верится. Иногда кажется, что это случилось вчера. А иногда – что сто лет назад.

Теперь, когда мама ушла в дом, двор выглядит темным и зловещим. Ей пора бы привыкнуть, но не получается. Никогда не получится. Темнота пугает ее, в этом все дело. Так было всегда. Может быть, если б она вела себя храбрее в девяносто восьмом, если б она тогда сказала правду, ее подруги сейчас были бы здесь…

Оливия выходит из конюшни с фонарем в руках.

– Спокойной ночи, мои дорогие, – шепчет она, закрывая дверь. Ветер треплет ее куртку.

Она направляется к сараю. Тихо и темно. Мать, вероятно, уже в доме. Оливия с тревогой смотрит на решетчатые ворота. Они далеко. Аварийное освещение выключено, и дом манит единственным ярким окошком. Темнота угнетает и заставляет дрожать. Дождь усиливается, громко стучит по железной крыше конюшни, будто выбивая какую-то ритмичную мелодию. Оливия поглубже натягивает шапку. «Я хожу здесь каждый вечер» – напоминает она себе (хотя нередко мать дожидается ее на улице). Сегодня все как обычно. Неважно, что в среду годовщина, а в течение последних недель ей кажется, что в городе что-то происходит. Оливия повторяет все это снова и снова и торопится к воротам, стараясь идти как можно быстрее. Свет фонаря освещает мокрую от дождя дорожку.

Добравшись до ворот, она открывает задвижку. Ворота грохочут, и вдруг прямо перед ней из темноты возникает белое лицо. Оливия вскрикивает и отпрыгивает в сторону.

– Лив, не будь идиоткой, это я, – произносит знакомый голос. Уэзли. Это просто Уэзли. Конечно, это он. У него большой зонтик; он вытягивает руку вперед, чтобы прикрыть ее от дождя. – Ты, бестолочь, промокла до нитки, – говорит он и заботливо обнимает ее за плечи, прижимает к себе так сильно, что ей трудно дышать. – Я постучал, и твоя мама сказала, что ты все еще возишься тут.

– Что ты тут делаешь? – Оливия перекрикивает шум дождя. – Я думала, у тебя выходной.

Он ведет ее к дому, дождь хлещет ей в лицо.

– Хотел тебя увидеть… Разве это преступление? Чертова погода!

Оливия кивает, хоть этого не видно в темноте, и облокачивается на него. Ее голова едва достает ему до плеча. Ей нравится, что он такой высокий и крепкий, хоть его рука и обнимает ее за талию слишком крепко. Внезапно она с некоторым ужасом осознает, что Уэзли поддерживает ее на протяжении последних двадцати лет. Удивляется, что он все еще рядом. Все эти двадцать лет они просто встречаются. Наверное, такие отношения вполне устраивают его… Она много думала об этом. С момента аварии в ее жизни ничего не происходит, ничего не меняется. Она как будто застряла на одном месте, не может двигаться дальше, не может оставить в прошлом то, что произошло. Поэтому нет ничего необычного в том, что их отношения с Уэзли тоже не меняются. Наверное, странно, что они не женаты или просто не живут вместе. Но она заслуживает именно такой жизни. Она здесь, а ее подруги – нет…

Они молча подходят к странному дому ее матери, оказываются под стеклянным навесом, где чувствуется легкий запах резины. Уэзли резко распахивает дверь, над головой раскачивается одинокая лампочка. Они входят, оставляют снаружи шум дождя и ветра. Оливия чувствует звенящую тишину.

– Как твоя нога? – спрашивает Уэзли, складывая огромный зонт и засовывая его в угол. Спицы отделяются от ткани.

Оливия потирает коленку. Больно так, что хочется плакать.

– Думаю, мне надо выпить таблетку. – Она плюхается на скамейку, и Уэзли помогает ей разуться. Оливия и сама может снять ботинки, но знает, что ему приятно чувствовать себя полезным. После аварии она была полгода в коляске, и Уэзли ее опекал: возил по улицам Стаффербери, защищал от ненужного внимания и неприятных слов окружающих.

Он по-прежнему делает это.

Его серьезные голубые глаза смотрят на нее, рот плотно сжат. Наклоняется, берет ее руки в свои.

– Я говорил с Ральфом, – голос у него мрачный, – и пришел тебя предупредить.

– Предупредить меня?

– Тут крутится журналистка, разнюхивает что-то… Не забудь, о чем мы договорились. Хорошо? Никаких интервью. – Поскольку она не отвечает, Уэзли повторяет более резким тоном: – Я сказал, хорошо?

Он сжимает ее руки еще крепче, и Оливия чувствует себя как животное, попавшее в ловушку.

Подавив беспокойство и сомнения, она кивает:

– Хорошо.

3

Дженна

Уже давно за полночь, а я сижу за кухонным столом, уставившись на старые фотографии и статьи. Я выпила уже не одну чашку чая и бокальчик теплого вина, привезенного из Манчестера. Гевин никогда не одобрял подобного. Он трезвенник. Смотрю на пустой бокал. Теперь все это не имеет значения. Гевина здесь нет, и я могу пить столько, сколько захочу. Однако это не радует. Вздыхаю и убираю бумаги, которые рассматривала. В глаза бросается заголовок: «ИСЧЕЗНУВШИЕ ДЕВУШКИ: ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ С ПРОПАВШИМИ?». Это заказуха пятилетней давности, замаскированная под отчет о расследовании. Большинство фактов выглядят вырванными из статей того времени. Сомневаюсь, что автор когда-нибудь бывал в Стаффербери.

Я поднимаю очки, в которых читаю, на лоб и тру глаза. Чуть раньше после нескольких неудачных попыток, стоивших мне обожженного пальца, я смогла разжечь огонь в камине, и его тепло помогало чувствовать себя менее одиноко. Но теперь он погас, и в комнате прохладно и тихо. Слышно только как на улице продолжается дождь. Я кутаюсь в кардиган и встаю. Думаю, что возьму чашечку чая в спальню. Гевин хотел купить кипятильник «Кукер», когда два года назад мы делали ремонт в кухне. Я отказалась – сказала, что мне нравится звук кипящей в чайнике воды. Я часто прокручиваю в голове этот разговор. Спрашиваю себя: изменило бы что-нибудь мое согласие купить этот дерьмовый «Кукер»? Если б я была помягче, меньше командовала… Если б не принимала